Пушкин – великий поэт для России, но, что для нас удивительно, не для Европы. Там он считается довольно посредственным сочинителем. Конечно, для нас это звучит как абсурд. Ведь мы привыкли считать Пушкина гением, основателем русского литературного языка. Вот! В этом-то и кроется ответ на вопрос, поставленный в заголовке статьи.
Потому что Пушкин – русский? Но, как мы знаем, на Западе очень любят и почитают Льва Толстого, Федора Достоевского и Антона Чехова. Они тоже русские, и даже более русские, чем Пушкин, если уж на то пошло. Некоторые объясняют такую симпатию к этим писателям их «всемасштабностью», так как они затрагивают философские вопросы, глобальные и не переходящие. В их романах каждый человек планеты видит свое. А вот в Пушкине – нет.
Хотя есть и другая версия «западной» любви к Достоевскому, Чехову и Толстому. Просто они стали первыми русскими писателями, с которыми всерьез стали знакомиться в Европе. Тургенев, ставший главным проводником русской литературы на Запад, много лет жил за рубежом и стал своим для европейского литературного бомонда тех лет. Он дружил с Флобером, Золя, Мериме, Диккенсом, Гюго и другими известными авторами.
В 1878 году Тургенев стал действительным президентом литературного конгресса в Париже и настоял на том, чтобы на мероприятие пригласили Достоевского и Толстого. Правда, они не смогли приехать, однако одно упоминание Тургенева уже выделило этих писателей и заставило переводить их романы для европейцев. И тогда-то люди поняли их величие!
Но почему-то слово мэтра не сработало в отношении нашего гениального поэта. Когда в Москве открывался памятник А. С. Пушкину в Москве, Тургенев приглашал просвещенных европейцев в Россию, но Флобер, Теннисон и Гюго прислали поздравительные телеграммы и не поехали.
С переводами Пушкина также было сложновато, потому что поэт в своих произведениях затрагивал не глобальные проблемы, а реалии именно русской жизни. Тургеневым была переведена «Капитанская дочка» на французский язык, но ее не оценили по достоинству, впрочем, как и «Записки охотника», написанные самим Иваном Сергеевичем. Конечно, французы оценили освобождение крестьян, памятуя о своих революциях, однако в чем прелесть самой повести – им было непонятно, так как многие российские реалии оставались для них «темным лесом».
Даже в наши времена Пушкина в Европе и в США не понимают. Вот, к примеру, в Штатах впервые издали перевод «Капитанской дочки» в 1846 году. И когда критики узнали, что автор имеет африканские корни, то записали его в аболиционисты. Пугачевщина же для них стала «борьбой за свободу индейцев». В США, где не было крепостного права, люди просто не понимали весь подтекст русского бунта «без смысла и без пощады».
Та же проблема и по сей день касается пушкинских произведений. В США, где в 1846 году впервые был издан перевод Пушкина (та же «Капитанская дочка»), автора за африканское происхождение вообще записали в аболиционисты, а пугачёвщину приравняли к борьбе за свободу индейцев. Америка, никогда не знавшая крепостничества, оказалась не в состоянии понять весь подтекст бессмысленного и беспощадного русского бунта.
Англичанам Пушкина был понять еще труднее, так как в их языке трудно подобрать рифмы. Чтобы писать стихи на английском, надо быть гениальным поэтом, таким как Шекспир, Байрон…
И они не переводили на свой язык чужие поэмы, потому что, как и положено гениям, творили сами. К тому же нужно в совершенстве владеть и родным языком и тем, с которого переводишь. В. Набоков писал, что литературный перевод включает в себя два аспекта: донесение мысли, идеи произведения и передача формы, которую выбрал автор. Набоков сам хотел перевести «Евгения Онегина» на английский, но так и не смог подобрать как следует слова.
В Европе читают Пушкина, но туда приходит лишь оболочка его романов: нет удивительной мелодики его стиха, нет ясных образов, нет тех речевых оборотов, которые русский читатель воспринимает сердцем. Ответ на эту проблему прекрасно передал писатель О. Шпенглер в своем романе «Закат Европы»:
"Столь же непонятна для нас и китайская музыка, в которой, по оценке образованных китайцев, мы не в состоянии различать веселые и печальные оттенки, а китаец, напротив, воспринимает западную музыку всю без разбора как марш".